Я видел Даля в «Современнике» как раз где-то около середины 70-х в «Вечно живых». По киношным меркам его роль – это просто несколько эпизодов. Даже меня, тогда ещё совсем не искушённого театрального зрителя (пацан, студент), очень удивило, с каким непередаваемым «равнодушием» он играл свою роль. И это-то любимый всей страной актер по любимейшим (в то время) фильмам «Женя, Женечка и «катюша», «Хроника пикирующего бомбардировщика», «Старая, старая сказка» и «Тень» (фильм, настолько едко высмеивающий «власть имущих», что его практически не показывали), а ведь зритель «шёл на Даля»! Это заставило задуматься, а почему? (Кстати, в этом спектакле меня просто потрясла Г.Волчек в роли Нюрки-хлеборезки, хотя это тоже был всего лишь эпизод). Сейчас, конечно, ответов много, и фильм их даёт. Далю могла не нравиться роль, вся пьеса в целом, а, может быть, дело было уже в его тогдашнем отношении к «Современнику», из которого он вскоре ушёл. Именно в его невероятной искренности, на мой взгляд, и была притягательность «героя нашего времени».
Фильм немного «рваный» (из-за того, что короткий?), о ролях, сыгранных Далем, почти ничего не говорится, один визуальный ряд, а жаль…
Да не иссякнут раздачи раздающего!

«Изо всех оставшихся сил стараться сказать все, о чем думал и думаю.
Главное – сделать!».
Олег Даль
*
«Он был замкнут, нервен и нетерпелив, убийственно остроумен, а иногда невыносим. Все чувствительное и нежное в себе он прикрывал такими парадоксально обратными красками, что иногда брала оторопь».
Анатолий Эфрос, считавший Даля воплощением современного актера
Олег Даль читает «Завещание» Михаила Лермонтова
(Даль замечательно читал стихи, чуть «оттягивая» звук, вдумчиво проживая, а не декламируя его. В Олеге Дале угадывалась и затаенная нежность, и недовольство собой, и душевная незащищенность. Он знал, что такое глубокая печаль и глубокий звук. Он падал в них как в глубокий колодец. Отсюда его неповторимость и единственность.)
Благодарю Вас, Человек91!

Анастасия Вертинская : Сколько в нем было мужского магнетизма и обаяния! Я пришла в «Современник» позже, чем он, в эпоху бесконечных собраний. Мы все, актеры, тогда знакомились на собраниях. Шли азартные споры, жаркие выступления строителей нового театра. Не скажу, что он был в авангарде этого строительства. Ему нравилось репетировать и нравилась роль в «Двенадцатой ночи», но в жизни он часто бывал желчным. При всей его доброте, он вдруг внутри себя упирался в проблему, которой, по моему, чаще всего не существовало. Его обожали все и Волчек, и Ефремов, и коллеги. А ведь это бывает очень редко. Он мог встать на собрании и сказать: «Я – могу идти? Мне скучно, и мне здесь просто нечего делать». Олегу все списывалось. Все знали: злобы он не испитывает ни к кому лично. Он просто был мудрым. Его это просто не возбуждало, ему доставляла настоящее удовольствие только ИГРА. Тогда, несмотря на всю свою желчность, он мог быстро расхохотаться, будучи в самом мрачном состоянии. Его желчность распространялась на жизнь, на театр, на профессию, на коллег, на друзей, на все. Но все это уходило на репетициях... Между прочим, вся эта гражданственность, которая у некоторых просыпалась на собраниях, у него присутствовала на сцене. Как когда-то сказал Ф. Достоевский: «Не путайте патриотизм с административным энтузиязмом».
Олег был недостаточно раскрыт из-за этого периода советских пьес. В этой советизации героя ему просто нечего было делать. Наверное, такие роли и были причиной его уходов из театров. Я сама была жертвой этой социальной драматургии и хорошо это понимаю. Он должен был работать в совершенно другом репертуаре. Он мог играть многое. Есть такое понятие – амплуа. Оно бывает разное – широкое и узкое. Мне казалось, что Олег вот-вот возьмет какую-то вершину, за которой амплуа уже не важно. Не успел взять.
Спасибо большое за раздачу.