Раздачи :: Кино - Документальный :: Владимир Высоцкий. Уйду я в это лето / 2010 / РУ / SATRip :: Комментарии
Золотая раздача Объем скачанного не учитывается, а отданное засчитывается полностью. На золотых раздачах появляется дополнительная возможность поднять свой рейтинг. |
( Закрыть )
loading...
Комментарии ( Комментировать )
Я оглох от ударов ладоней
Я ослеп от улыбок певиц
Сколько раз я страдал от симфоний
Потакал подражателям птиц...
Сквозь меня многократно просеясь
Чистый звук в ваши души летел.
Стоп! Вот тот, на кого я надеясь
Постоянно все муки терпел.
Сколько раз в меня шептали про луну,
Кто-то весело орал про тишину.
На пиле один играл, шею спиливал.
А я усиливал, усиливал, усиливал.
.......................................................
Только вдруг, человече, опомнись!
Что поёшь, отдохни, ты устал,
Это патока, сладкая помесь.
Зал, скажи, что бы он перестал!
Застонал он, динамики взвыли,
Он сдавил моё горло рукой.
Отвернули меня, отвинтили,
Заменили меня на другой...
Тот, другой, он всё стерпит, всё примет
Он навинчен на шею мою...
Нас всегда заменяют другими,
Что бы мы не мешали вранью.
Мы в чехле очень тесно лежали
Я, штатив и другой микрофон
И они мне, смеясь рассказали
Как он рад был, что я заменён.
Я ослеп от улыбок певиц
Сколько раз я страдал от симфоний
Потакал подражателям птиц...
Сквозь меня многократно просеясь
Чистый звук в ваши души летел.
Стоп! Вот тот, на кого я надеясь
Постоянно все муки терпел.
Сколько раз в меня шептали про луну,
Кто-то весело орал про тишину.
На пиле один играл, шею спиливал.
А я усиливал, усиливал, усиливал.
.......................................................
Только вдруг, человече, опомнись!
Что поёшь, отдохни, ты устал,
Это патока, сладкая помесь.
Зал, скажи, что бы он перестал!
Застонал он, динамики взвыли,
Он сдавил моё горло рукой.
Отвернули меня, отвинтили,
Заменили меня на другой...
Тот, другой, он всё стерпит, всё примет
Он навинчен на шею мою...
Нас всегда заменяют другими,
Что бы мы не мешали вранью.
Мы в чехле очень тесно лежали
Я, штатив и другой микрофон
И они мне, смеясь рассказали
Как он рад был, что я заменён.
Я при жизни был рослым к стройным,
Не боялся ни слива, ни пули
И в привычные рамки не лез.
Но с тех пор, как считаюсь покойным, -
Охромили меня и согнули,
К пьедесталу прибив ахиллес.
Не стряхнуть мне гранитного мяса
И не вытащить из постамента
Ахиллесову эту пяту,
И железные ребра каркаса
Мертво схвачены слоем цемента -
Только судороги по хребту.
Я хвалился косою саженью:
Нате, смерьте!
Я не знал, что подвергнусь суженью
После смерти.
Но в привычные рамки я всажен -
На спор вбили,
А косую неровную сажень
Распрямили.
И с меня, когда взял я да умер,
Живо маску посмертную сняли
Расторопные члены семьи.
И не знаю, кто их надоумил,
Только с гипса вчистую стесали
Азиатские скулы мои.
Мне такое не мнилось, не снилось,
И считал я, что мне не грозило
Оказаться всех мертвых мертвей, -
Но поверхность на слепке лоснилась,
И могильною скукой сквозило
Из беззубой улыбки моей.
Я при жизни не клал тем, кто хищный,
В пасти палец.
Подойти ко мне с меркой обычной -
Опасались.
Но по снятии маски посмертной -
Тут же, в ванной, -
Гробовщик подошел ко мне с меркой
Деревянной.
А потом, по прошествии года,
Как венец моего исправленья,
Крепко сбитый, литой монумент
При огромном скопленьи народа
Открывали под бодрое пенье,
Под мое - с намагниченных лент.
Тишина надо мной раскололась -
Из динамиков хлынули звуки,
С крыш ударил направленный свет, -
Мой отчаяньем сорванный голос
Современные средства науки
Превратили в приятный фальцет.
Я немел, в покрывало упрятан, -
Все там будем!
Я орал в то же время кастратом
В уши людям!
Саван сдернули - как я обужен! -
Нате, смерьте!
Неужели такой я вам нужен
После смерти?!
Командора шаги злы и гулки
Я решил: как во времени оном
Не пройтись ли, по плитам звеня ? -
И шарахнулись толпы в проулки,
Когда вырвал я ногу со стоном
И осыпались камни с меня.
Накренился я - гол, безобразен, -
Но и падая, вылез из кожи,
Дотянулся железной клюкой,
И когда уже грохнулся наземь,
Из разодранных рупоров все же
Прохрипел я: "Похоже- живой!"
И паденье меня и согнуло,
И сломало,
Но торчат мои острые скулы
Из металла!
Не сумел я, как было угодно -
Шито-крыто.
Я, напротив, ушел всенародно
Из гранита.
Не боялся ни слива, ни пули
И в привычные рамки не лез.
Но с тех пор, как считаюсь покойным, -
Охромили меня и согнули,
К пьедесталу прибив ахиллес.
Не стряхнуть мне гранитного мяса
И не вытащить из постамента
Ахиллесову эту пяту,
И железные ребра каркаса
Мертво схвачены слоем цемента -
Только судороги по хребту.
Я хвалился косою саженью:
Нате, смерьте!
Я не знал, что подвергнусь суженью
После смерти.
Но в привычные рамки я всажен -
На спор вбили,
А косую неровную сажень
Распрямили.
И с меня, когда взял я да умер,
Живо маску посмертную сняли
Расторопные члены семьи.
И не знаю, кто их надоумил,
Только с гипса вчистую стесали
Азиатские скулы мои.
Мне такое не мнилось, не снилось,
И считал я, что мне не грозило
Оказаться всех мертвых мертвей, -
Но поверхность на слепке лоснилась,
И могильною скукой сквозило
Из беззубой улыбки моей.
Я при жизни не клал тем, кто хищный,
В пасти палец.
Подойти ко мне с меркой обычной -
Опасались.
Но по снятии маски посмертной -
Тут же, в ванной, -
Гробовщик подошел ко мне с меркой
Деревянной.
А потом, по прошествии года,
Как венец моего исправленья,
Крепко сбитый, литой монумент
При огромном скопленьи народа
Открывали под бодрое пенье,
Под мое - с намагниченных лент.
Тишина надо мной раскололась -
Из динамиков хлынули звуки,
С крыш ударил направленный свет, -
Мой отчаяньем сорванный голос
Современные средства науки
Превратили в приятный фальцет.
Я немел, в покрывало упрятан, -
Все там будем!
Я орал в то же время кастратом
В уши людям!
Саван сдернули - как я обужен! -
Нате, смерьте!
Неужели такой я вам нужен
После смерти?!
Командора шаги злы и гулки
Я решил: как во времени оном
Не пройтись ли, по плитам звеня ? -
И шарахнулись толпы в проулки,
Когда вырвал я ногу со стоном
И осыпались камни с меня.
Накренился я - гол, безобразен, -
Но и падая, вылез из кожи,
Дотянулся железной клюкой,
И когда уже грохнулся наземь,
Из разодранных рупоров все же
Прохрипел я: "Похоже- живой!"
И паденье меня и согнуло,
И сломало,
Но торчат мои острые скулы
Из металла!
Не сумел я, как было угодно -
Шито-крыто.
Я, напротив, ушел всенародно
Из гранита.
Владимир Солоухин.
Высоцкому – самому высокому из нас…
Хоть об камень башкой,
Хоть кричи – не кричи,
Я услышал такое в июльской ночи,
Что в больничном загоне, не допев лучший стих,
После долгих агоний Высоцкий затих.
Смолкли хриплые трели,
Хоть кричи- не кричи,
Что же вы просмотрели, друзья и врачи?!
Я бреду, как в тумане, вместо компаса – злость.
Отчего, россияне, так у нас повелось?
Только явится парень неуёмной души
И сгорит, как Гагарин, и замрёт, как Шукшин,
Как Есенин повиснет, как Вампилов нырнёт,
Словно кто, поразмыслив, стреляет их влёт.
До свидания, тёзка, я пропитан тобой :
Твоей рифмою хлёсткой и хлёсткой судьбой.
Что там я – миллионы, а точнее, народ,
Твои песни-знамёна по жизни несёт.
Ты и совесть, и смелость, и горячность, и злость,
Чтоб и там тебе пелось и, конечно, пилось!
В звоне струн, в ритме клавиш ты навеки речист…
До свиданья, товарищ – народный артист!
Высоцкому – самому высокому из нас…
Хоть об камень башкой,
Хоть кричи – не кричи,
Я услышал такое в июльской ночи,
Что в больничном загоне, не допев лучший стих,
После долгих агоний Высоцкий затих.
Смолкли хриплые трели,
Хоть кричи- не кричи,
Что же вы просмотрели, друзья и врачи?!
Я бреду, как в тумане, вместо компаса – злость.
Отчего, россияне, так у нас повелось?
Только явится парень неуёмной души
И сгорит, как Гагарин, и замрёт, как Шукшин,
Как Есенин повиснет, как Вампилов нырнёт,
Словно кто, поразмыслив, стреляет их влёт.
До свидания, тёзка, я пропитан тобой :
Твоей рифмою хлёсткой и хлёсткой судьбой.
Что там я – миллионы, а точнее, народ,
Твои песни-знамёна по жизни несёт.
Ты и совесть, и смелость, и горячность, и злость,
Чтоб и там тебе пелось и, конечно, пилось!
В звоне струн, в ритме клавиш ты навеки речист…
До свиданья, товарищ – народный артист!
Владимир Высоцкий
Мой чёрный человек в костюме сером.
Он был министром, домуправом, офицером.
Как злобный клоун, он менял личины
И бил под дых внезапно, без причины.
И, улыбаясь, мне ломали крылья,
Мой хрип порой похожим был на вой,
И я немел от боли и бессилья,
И лишь шептал: «Спасибо, что живой!»
Я суеверен был, искал приметы, -
Что, мол, пройдёт, терпи, всё ерунда...
Я даже прорывался кабинеты
И зарекался: «Больше — никогда!»
Вокруг меня кликуши голосили:
«В Париж мотает, словно мы — в Тюмень;
Пора такого выгнать из России,
Давно пора, — видать, начальству лень!»
Судачили про дачу и зарплату:
Мол, денег прорва, по ночам кую...
Я всё отдам, берите без доплаты
Трёхкомнатную камеру мою.
И мне давали добрые советы,
Чуть свысока похлопав по плечу,
Мои друзья — известные поэты:
«Не стоит рифмовать: «Кричу — торчу»!»
И лопнула во мне терпенья жила,
И я со смертью перешёл на «ты» -
Она давно возле меня кружила,
Побаивалась только хрипоты.
Я от Суда скрываться не намерен,
Коль призовут — отвечу на вопрос:
Я до секунд всю жизнь свою измерил
И худо-бедно, но тащил свой воз.
Но знаю я, что лживо, а что свято,
Я это понял всё-таки давно.
Мой путь один, всего один, ребята, -
Мне выбора, по счастью, не дано.
1979 год.
Мой чёрный человек в костюме сером.
Он был министром, домуправом, офицером.
Как злобный клоун, он менял личины
И бил под дых внезапно, без причины.
И, улыбаясь, мне ломали крылья,
Мой хрип порой похожим был на вой,
И я немел от боли и бессилья,
И лишь шептал: «Спасибо, что живой!»
Я суеверен был, искал приметы, -
Что, мол, пройдёт, терпи, всё ерунда...
Я даже прорывался кабинеты
И зарекался: «Больше — никогда!»
Вокруг меня кликуши голосили:
«В Париж мотает, словно мы — в Тюмень;
Пора такого выгнать из России,
Давно пора, — видать, начальству лень!»
Судачили про дачу и зарплату:
Мол, денег прорва, по ночам кую...
Я всё отдам, берите без доплаты
Трёхкомнатную камеру мою.
И мне давали добрые советы,
Чуть свысока похлопав по плечу,
Мои друзья — известные поэты:
«Не стоит рифмовать: «Кричу — торчу»!»
И лопнула во мне терпенья жила,
И я со смертью перешёл на «ты» -
Она давно возле меня кружила,
Побаивалась только хрипоты.
Я от Суда скрываться не намерен,
Коль призовут — отвечу на вопрос:
Я до секунд всю жизнь свою измерил
И худо-бедно, но тащил свой воз.
Но знаю я, что лживо, а что свято,
Я это понял всё-таки давно.
Мой путь один, всего один, ребята, -
Мне выбора, по счастью, не дано.
1979 год.
Я бреду, как в тумане, Вместо коимпаса - дрожь.
Отчего, россияне, так у нас повелось?
Только явится парень необъятной души
И умрет как Гагарин, и умрет как Шукшин.
Как Есенин повиснет, как Вампилов умрет...
Словно, кто поразмыслив, стреляет их влет!
Эти стихи прозвучали на похоронах Владимира Высоцкого. Может быть, кое-где они мною записаны неверно, но они олтображают именно то время, когда гениев не ценили, От генией любыми средствами старались избавиться. И мне радостно , что их не забыли и не забывают.
Для нас Высоцкий был кумиром, хоть и читали мы его стихи в "самиздате" и слушали песни написанные им, записанные на рентгеновских пленках.
И пусть о нем еще и еще будут помнить наши дети и внуки.
Этот комментарий сюда подходит более.
Отчего, россияне, так у нас повелось?
Только явится парень необъятной души
И умрет как Гагарин, и умрет как Шукшин.
Как Есенин повиснет, как Вампилов умрет...
Словно, кто поразмыслив, стреляет их влет!
Эти стихи прозвучали на похоронах Владимира Высоцкого. Может быть, кое-где они мною записаны неверно, но они олтображают именно то время, когда гениев не ценили, От генией любыми средствами старались избавиться. И мне радостно , что их не забыли и не забывают.
Для нас Высоцкий был кумиром, хоть и читали мы его стихи в "самиздате" и слушали песни написанные им, записанные на рентгеновских пленках.
И пусть о нем еще и еще будут помнить наши дети и внуки.
Этот комментарий сюда подходит более.